Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

В этом году Кудряш от путевки отказался, сославшись на переутомление. Весь отпуск проковырялся на дачном участке у тещи. Но и там крепко отдохнул. Его прижучила сторожиха садового кооператива, женщина о сорока годах и ненасытного, по его словам, телосложения. Она преследовала Кудряша три недели. Не носила ему мяса и не беседовала с ним о соборах, а требовала, чтобы он починил ей колодец. И обещала за это какую-то неслыханную награду. Кончилось тем, что Кудряш не выдержал и нажаловался теще. Теща у Кудряша — это разговор на два года. А одним словом — это вечный двигатель, которого, как по ошибке думают, нет в природе. Теща схлестнулась со сторожихой на николин день. Этот день все дачники запомнят навеки. Так Кудряш считает. Ему видней. Он присутствовал. Сказал, что в тот день были странные предзнаменования природы. Например, перестала течь вода из кранов. Небо заволокли черные тучи, но дождя не было. Впрочем, я далеко отвлекся…

Мы сидели с Людой в харчевне, и мне казалось, будто я сюда с ней и раньше захаживал. Она сосредоточилась на котлете и обо мне забыла. Обо всем на свете забыла. О своих бедах, о напастях, которые всегда подстерегают нас за углом, о родных и близких. Ела котлету, и этого ей хватало, чтобы жизнь не казалась пустяковой. Счастливое любимое создание. Теперь-то я могу сказать, что любимое, хотя тогда, конечно, не мог. Тогда я испытывал к ней необыкновенно острое чувство жалости и недоумевал. Недоумевал, потому что не знал, за что ее жалею. Она красивая, молодая и ест котлету. За что жалеть? Может, я и не очень умен, как считает Сашка, но скажу, что понял позже. Такая ни с того ни с сего жалость и есть самый верный предвестник любви. Я уже любил ее тогда, в занюханной харчевне, но только не догадывался об этом. А догадался об этом на улице. Через недельку примерно. Тогда же просто смотрел, как она ест котлету, точно проголодавшаяся кошка, аккуратно и жадно, смотрел на нее и до слез жалел. Как родителей своих, как себя самого, как Сашкину сеструху Веру. Я прихлебывал портвейн из стакана и закусывал ветчиной. Когда она доела котлету, то вернулась в наш мир и спросила:

— Ты случайно не пьяница, Михаил?

— Пьяница, — ответил я, — но пью очень редко и помалу. В целях конспирации.

После харчевни мы отправились в кино. Там повторилась прежняя история. Она смотрела какой-то бездарный фильм и на мое присутствие не реагировала. Сказал ей, что пойду покурить. Люда только слабо рукой повела: ступай, мол, на все четыре стороны. Из автомата я позвонил домой. За сутки звонил третий раз, и разговор был одинаков. Трубку у матери выхватывал отец и начинал грозить. В этот раз я узнал, что мой негодяйский пепел будет развеян по пустыням Африки и что уши висельников в добрые старые времена прибивали к заборам. Я пообещал, что вернусь засветло, хотя на улице уже смеркалось. Отец нервно захохотал и бросил трубку.

После кино мы побродили по улицам и переулкам. То есть брели в направлении Людиного дома. Я заранее предвкушал, как будем целоваться. Мне хотелось с ней целоваться и хотелось гладить по голове. Но мои надежды не сбылись. Дошли мы до ее дома, где в окнах свет не горит. Я сразу потащил ее в подъезд, но она почему-то уперлась. Спросил — почему. Я всегда спрашиваю, если непонятно. Не стесняюсь. Саня — тот стесняется спрашивать. Он ни у кого ничего не спросит. Ему кажется, что спрашивая, он унижает себя. Он лучше будет терпеть до второго пришествия. Я не такой, я спрашиваю всегда, если оказываюсь в тупике.

— Ты чего, Людмила?

— А тебе только это и нужно? Только за этим ты меня и провожаешь?

Меня нелегко сбить с толку в зрелые мои годы.

— А тебе что нужно?

Отвечать вопросом на вопрос — самый лучший способ уйти от ответа.

— Ты чудной парень, Миша.

— Чем это я чудной?

— Ну какой-то не такой, как все.

Это услышать всегда приятно.

— Давай начистоту, Людмила. Да, я хочу с тобой целоваться. Мне нравится, как ты это делаешь. Я хочу даже и большего. Но если ты против, согласен дружить с тобой платонической дружбой. Я читал про такую. Мы будем ходить с тобой в библиотеку и в музеи. И наступит срок, когда выдам тебя замуж за хорошего человека. Именно про такой случай я читал в книжке. Правда, мне показалось, что там описан дебил…

Была ночь, и в высоком небе летали звезды. Самое время маленько порассуждать.

— Значит, благородные чувства тебе неведомы? — спросила Люда. Фраза была дикая, но я ее понял.

— Пойду, пожалуй. Меня дома папа с мамой заждались.

— Иди!

Я повернулся и пошел. Шел, посвистывая и как бы невидимым прутиком сшибая головки невидимых цветов. Но бодрился напрасно. Уже начиналось, зрело во мне сумасшествие, которое вскоре согнуло меня в дугу. Я уже был болен любовной горячкой, но не сознавал этого. Да и как мог сознавать. Подумаешь, сходили с девчонкой два раза в кино, перекинулись несколькими словами, один раз пообнимались в подъезде. Откуда может быть любовь? Если бы еще Люда была особенно умна, особенно красива, вообще хоть чем нибудь выделялась из толпы. Она, конечно, была симпатична, она была гибка и стройна, она умела смотреть в глаза не отрываясь, со странным ожиданием и мольбой во взгляде. Но разве этого достаточно, чтобы потерять голову?… Боже мой, мы ничего не знаем о любви! Ни я, ни Сашка, ни женатый страдалец Кудряш, ни многие другие. Мы слепые котята в этом вопросе, хотя часто подпускаем туману и строим из себя всеведущих сердцеедов. Мы думаем, что если когда-то, что-то у нас было, то университет любви уже окончен с отличием. О нет! Когда вдруг накатывает это страшное состояние, мы оказываемся беспомощными, как дети, не выучившие урока. Мы не знаем, что делать, даже не представляем, какие слова говорить. Мы совершаем глупости, о которых стыдно рассказать родному отцу. Мы совершаем тысячи мелких и неинтересных поступков — и ты, и я, и он. Я говорю "мы", потому что видел, как это случается и у других, не только у меня. Я видел нормальных, веселых и жизнерадостных парней, которые менялись на глазах и делались полными идиотами. Уж теперь-то я знаю, почему они делались идиотами. Они сталкивались лбом с любовью. Их, как и меня, можно было отправлять в Ганнушку. Но их, как и меня, не отправляют, потому что влюбленные почти не опасны для окружающих. Вдобавок неизлечимы.

Я сделал свою первую любовную глупость на следующий день.

Это была еще совсем крошечная глупость, похожая на судорогу. В обеденный перерыв я не пошел в столовую, хотя был голоден. В обеденный перерыв цех и лаборатории пустеют, и все телефоны освобождаются. Позвонил, но Люда, естественно, была на работе. Ответила женщина, вполне возможно, ее мамаша. Я назвал себя почему-то Андреем и выпросил Людин рабочий телефон, сказав, что срочно нужно передать ей учебники. Разговор был унизительный для меня. Мамаша, или кто уж она там, с пристрастием допытывалась, кто я такой. Поговорив с ней, можно было предположить, что Люду преследует банда уголовников. Я изворачивался, врал. Представился инженером-конструктором. Сказал, что Люда сама просила достать ей кое-какие учебники, очень редкие. Сказал, что мне удалось достать учебники с огромным трудом и ненадолго. Впоследствии мне часто приходилось врать и изворачиваться с такой яростью, точно от того, поверят мне или нет, зависела моя жизнь. Это естественно и неизбежно. Любовь полна вранья. Она питается враньем, как змея кроликами. Но тогда я этого еще не знал. Когда первый раз накручивал незнакомому человеку макароны на уши, меня коробило, как от флюса. Не надо думать, что я такой уж чистоплюй. Врать мне в жизни приходилось не единожды, но всегда осмысленно. А тут впервые врал как бы по наитию, неизвестно зачем. Вранье, которое сопровождает любовь, большей частью поражает своей бессмысленностью. Забавно, ей-богу! Врешь, чтобы что-то скрыть, врешь, чтобы уязвить, врешь, чтобы предстать не тем, кто ты есть, — врешь, врешь, врешь. Снежный ком вранья, который душит похуже самой любви.

Все-таки телефончик я выцыганил и позвонил Люде на работу в поликлинику. Она со мной разговаривала, как с тяжелобольным. Как с больным, который всем надоел своей невменяемостью. Люда сказала, чтобы я больше не переживал, что она больше не обижается и что она очень занята и не может со мной разговаривать по телефону. Это служебный телефон, сказала она, и если она будет по нему трепаться, ее взгреют. Попросила больше не звонить на работу. Я ее внимательно выслушал.

— Давай, Людмила, сегодня опять встретимся. Мне кое-чего надо уточнить.

— Я не могу сегодня, — ответила она. — Сегодня я встречаюсь с другим мальчиком.

— С каким еще мальчиком?

— Я с ним встречалась до тебя. Мы вместе учились.

— Это твой жених?

— Какое это имеет значение, Миша?

Для меня это имело значение.

— Для меня это тоже не имеет значения. Подумаешь, мальчик, с которым училась. Я тоже до тебя встречался один раз с девочкой. Причем я с ней даже не учился. Это все наплевать и забыть… А завтра ты будешь свободна?